После успеха картины «Сватовство майора», Федотов перебирав свои наброски решил остановиться на теме, подсказанной фельетоном.
Неизвестный автор фельетона (позднее установили, что то был молодой И. Гончаров) замечал:
«А пробовал ли ты нечаянно приезжать к таким людям домой и заставать их врасплох?» — словно подсказывая завязку для картины.

Все это было очень близко Федотову, все это он уже не раз высмеивал — тщеславие, суетность, жизнь напоказ, вранье, неблагополучие под личиной внешнего блеска. Все, прямо по фельетону, можно было и изобразить: хозяина, застигнутого непрошеным гостем в своей тщательно скрываемой убогости, гостя, то ли огорошенного разверзшейся перед ним истиной, то ли злорадствующего. Однако Федотов не соблазнился таким ходом.
Представленная в картине ситуация сама по себе не уродлива, не безобразна Он показал не самое событие, не явление гостя, а момент, ему предшествующий.

Сюжет, как всегда у Федотова, читается достаточно ясно: обедневший аристократ сидит в роскошном показном интерьере..
Уже скрипнула дверь...
Забеспокоилась собака...
Заслышав шаги гостя, аристократ прячет кусок хлеба, который составляет весь его завтрак.

Перед нами одна из любимых федотовских тем — ложь, надувательство, скрывающиеся за видимым благополучием. До этого художник неоднократно решает эту тему на разный лад — одна из его графических работ сопровождалась надписью: «Эх, русская барыня, напоказ живешь!» Быть может, герой «Завтрака аристократа» пробивает себе в жизни дорогу более нечестными путями, чем действующие лица предшествующих ранних произведений, например, «Свежего кавалера». Федотов отказывается от карикатурного решения, как более простого. Призрачному миру иллюзий, в котором живет аристократ, противопоставлена красота мира предметного. В результате человеческие слабости, звучащие в контрасте с любовно переданным предметным окружением, видны, быть может, сильнее, чем если бы художник избрал гротесково-карикатурное решение.

Виден не гость, а лишь пола его сюртука да рука в перчатке, отодвигающая портьеру.
А хозяин — в кресле у стола, за которым он завтракал, перелистывая при этом дешевый романчик в желтой обложке. Шум в прихожей застиг его врасплох, и он порывается вскочить навстречу, не забывая при этом жалкое ухищрение суетного самолюбия. Он пытается в последнее мгновение как-то замаскировать улику — прикрыть книжкой ломоть черного хлеба, который составляет его завтрак.

Вокруг множество разнообразных предметов: ковер под ногами щеголя, нелепая корзина для бумаг в форме античной вазы, картинки на стене, стул с лежащими на нем рекламными листками (один из них предлагает устрицы), изящный полированный столик, горка с посудой, покойное зеленое кресло, ширмы.

Каждая вещь — с натуры: и статуэтка, и бокал с очиненными перьями, и ножнички, и бинокль в футляре, и еще один бокал, темного стекла, и лампочка в синем кружевном абажурчике, и медный звоночек на затейливой подставке, и опустошенный вывернутый кошелечек, и многое еще из того, что собралось вокруг молодого человека, составляя его утеху и усладу.

Предметный мир играет у Федотова роль положительного начала в картине. Великолепно написанный интерьер с устоявшейся красотой предметов, его населяющих, противопоставлен миру обмана, в который ввергнут герой. В этом сопоставлении и содержится нравоучительный смысл. Федотов придал ему оттенок комичности, недаром он вспомнил в связи с картиной мудрое народное изречение: «на брюхе шелк, а в брюхе щелк». Назидание не заглушает прекрасно воссозданную «картину в картине» — «кабинет аристократа». Умиротворенность окружающего предметного мира напоминает спокойную жизнерадостную атмосферу жанровых картин малых голландцев. Здесь еще раз проявляется важное отличие Федотова от следующих поколений жанристов, рассматривающих красоту искусства старых мастеров, их любование миром как «десерт, без которого можно обойтись».

Картина не обещала стать событием и не стала. Мысль, почерпнутая из фельетона, была мелковата. Может быть, Федотов сам видел это, но сколько же можно было дожидаться чего-то, неясно маячившего? Работал он с удовольствием. Так опытный музыкант проигрывает для практики трудные пассажи, радостно удостоверяясь в гибкости и бойкости своих пальцев, в подвластности им каждой клавиши.
Пожалуй, нигде и никогда больше не достигал Федотов такого совершенства в передаче красоты материального мира, становящейся красотой самой картины.
Новая картина — была передышкой перед чем-то иным, несравненно более высоким, что еще предстояло (он верил) осилить, но передышкой сладкой и, скорее всего, небесполезной.

На примере «Завтрака аристократа» или «Разборчивой невесты» обычно говорят о влиянии Брюллова. Оно заключается, главным образом, в использовании Федотовым излюбленной брюлловской цветовой гаммы зеленых, малиново-красных и синих тонов. Безусловно, Федотов испытал на себе в какой-то мере своеобразный «гипноз» брюлловского артистизма. Но Брюллов любил пряный восточный колорит гаремов, экзотики извергающихся вулканов и переносил этот колорит и в свои портреты, чтобы усилить их эмоциональное звучание. У Федотова колористическое решение переосмысляется на принципиально иной основе. Оно прежде всего зависит от впечатлений, полученных непосредственно от натуры, а потом уже верно служит подробному рассказу с его внимательно и любовно переданными деталями.

(источники - книги Э. Кузнецова, Г.Загянской)