О художниках и картинах

Народ бессмертен, и бессмертен поэт,
чьи песни - трепет сердца его народа.
М.Горький

Тяжко гудит степь под копытами могучих коней.
Полдень.
За синей грядой холмов-великанов блеснула зарница.
Ударил гром.
Жаркий ветер разметал косматые конские гривы. Положил, примял седой ковыль. Тронул с места белоснежные громады туч. Богатырская застава. .. Ни ворогу, ни зверю не пройти, птице не пролететь.
Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович. Богатыри...
Безбрежная степь раскинулась перед ними.
Почему насуплены густые брови Ильи?
Куда так пристально глядят витязи?
Что зрят они?
Поднял мощную длань старый казак Илья Муромец, вонзил орлиный взор в неведомую даль.
Тронул из ножен широкий меч Добрыня.
Приготовил каленую стрелу Алеша.
Гордо застыли степные орлы на седых камнях, венчающих древние курганы. Клубятся свинцовые грозовые облака. Дрожат молодые побеги елей... Еще миг - и тронет поводья Муромец. Зазвенит меч Добрыни, и запоет стрела, пущенная рукою Алеши.
Грянет бой!

Миг покоя... Он напряжен, как тетива лука. Только кровавый глаз неистового Бурушки, коня Ильи Муромца, показывает, какого напряжения стоит это минутное ожидание, это кажущееся спокойствие... Неодолимая, страшная сила запрятана, закована в эти мгновения перед сечью.
Добродушны, простосердечны богатыри.
Они бы рады решить все миром. Не проливать ничьей крови.
Но обид нельзя прощать. Нельзя потакать ворогу.
Парит орел над курганом. Гортанно бормочет уходящий за увалы гром. Лязгает стальное стремя... Не выдержал, звонко заржал конь Добрыни. Мерно дышит земля.
Богатыри...
Вот они во всем величии затаенной силы, беспредельной мощи, удесятеренной веры в правое дело. Былинные, вечные.
Такими их создал художник Виктор Михайлович Васнецов. Почти век прошел с тех пор, как в далеком Париже, в миг острой тоски по Отчизне, в считанные минуты, на глазах ошеломленного Поленова художник написал эскиз будущего шедевра. Это было прозрение, и большой живописец Поленов понял, что присутствует при рождении картины небывалой.
- Что, полюбился эскиз? Возьми, - промолвил Васнецов, протягивая небольшой холст другу.
- Спасибо. Но после того, как напишешь картину, - ответил Поленов.
Так, на чужбине, в парижской студии, начали свою вечную жизнь „Богатыри". Пройдет без малого четверть века, много испытаний предстоит преодолеть автору будущего полотна, но наконец настанет миг, когда великий труд будет окончен и картина придет к людям.
Виктор Васнецов... Огромен, неоценим его вклад в сокровищницу русской культуры. Ему одному принадлежит слава открытия в нашей живописи волшебного мира былин, сказок, преданий. Это он широко распахнул двери мечте.
Глядя сегодня на полотна „Утро стрелецкой казни", „Боярыня Морозова" Сурикова, или на „Грачи прилетели" Саврасова, или на „Вечерний звон," „Золотую осень" Левитана, мы воспринимаем это как нечто вечное, существовавшее всегда с нами и внутри нас.
Однако была пора, когда авторы этих шедевров испытывали невероятные тяготы, боролись и не всегда побеждали.
Они были подобны первопроходцам, открывавшим новые земли.
Таким Колумбом мечты в русской живописи был Васнецов.
Казалось бы, что представляют собою скромные по цвету, уравновешенные по композиции, в общем, как сейчас любят говорить, старомодные полотна Васнецова? Страницы истории живописи?
Ведь сам мастер говорил о себе:
"Я художник девятнадцатого века. В новом веке - новые песни, и я едва ли теперь сумею их спеть. Хорошо, если я смогу показать, что чувствовал и чем жил в своем веке!"
И однако, пойдите в Третьяковскую галерею.
Загляните в зал Виктора Васнецова и побудьте там хотя бы полчаса. Вас поразит магнетическая сила холстов живописца. Вы увидите сложнейшую гамму чувств, пробуждаемую в людях самых разных возрастов, от шустрых тонконогих девушек в джинсах до солидных, неторопливых посетителей, вооруженных записными книжками, фотоаппаратами и терпением. Все они, эти люди XX века, уставшие от неодолимого потока изобразительной информации, захлестывающей каждую свободную минуту - телевидения, кино, фотографии, - все они всматриваются в картины Васнецова, будто увидели что-то давно знакомое, родное. Люди подолгу простаивают у совсем с первого взгляда незамысловатых и никак не блистательных полотен "Аленушка" или „Богатыри", о чем-то шепчутся друг с другом и уходят с лицами радостными, просветленными.
Мечта...
Она так нужна в век электроники, телемеханики, кибернетики. Васнецов принес нам из далекого далека дух русской старины, былины, сказки.
Кажется, что творения художника вечно были с нами, так близки становятся они с первого свидания, так они поистине народны, доступны, достоверны.
А ведь всего век назад ничего подобного во всей истории русского искусства не было, и рождение этих, как теперь ясно, столь необходимых и хрестоматийных картин было нелегким, а порою драматичным.
"Во мне нет ничего исторического, - говорил Виктор Васнецов. - Я только хочу сохранить родную старину, какой она живет в поэтическом мире народа: в былинах о трех богатырях, в песне о вещем Олеге, в сказке об Аленушке. Может быть, это сентиментально, но таким меня уж возьмите".
Принадлежность делу народному. Сокровенная связь с ним. Васнецов, как никто, принадлежал к самой глубинке России. Вот слова, в которых особо остро и проникновенно звучит его любовь к Родине:
„Мне было радостно в полной мере ощутить эту неразрывную связь с моим народом. Эту радость я испытал на открытии на Страстной площади памятника Пушкину. С необычайной глубиной и отчетливостью я ощутил, что я пусть маленькая, но неотъемлемая часть того великого, чем являются для нас и Пушкин, и стоящие у подножия его памятника Тургенев и Достоевский..."
Скромность художника не поза, "не уничижение паче гордости". Васнецов - человек бесконечно сильный и талантливый. Застенчивый и простодушный. Он увлекался, влюблялся в свой замысел.
Искал, мучился, радовался.

„Автопортрет"... 1873 год. Давно написан этот холст. Автору двадцать пять лет. Всмотритесь в репродукцию.
Строго, немного грустно глядит на нас молодой человек. Русые волосы обрамляют худощавое лицо. Резко обозначились желваки у острых скул. Впалые щеки бледны. Но это не означает немощь или вялость. Нет. Молодой вятич силен.
Это ему сказал Савва Мамонтов:
„Если бы ты не был художником, из тебя бы вышел славный молотобоец".
Виктор Васнецов был одним из тех своеобразных провинциалов, приехавших в Петербург, о которых писал Репин:
„Теперь, обедая в кухмистерских и сходясь с учащеюся молодежью, я с удовольствием вижу, что это уже не щеголеватые студенты, имеющие прекрасные манеры и фразисто громко говорящие, - это... мужицкие дети, не умеющие связать порядочно пару слов, но это люди с глубокой душой, люди, серьезно относящиеся к жизни и самобытно развивающиеся. Вся эта ватага бредет на каникулы домой пешком, да в III классе (как в раю), идут в свои... избы и много, много порасскажут своим родичам и знакомым, которые их поймут, поверят им и, в случае беды, не выдадут; тут будет поддержка. Вот почему художнику уже нечего держаться Петербурга, где, более чем где-нибудь, народ раб, а общество перепутанное, старое, отживающее; там нет форм народного интереса".
Выросший в далекой вятской глуши, юноша принес с собой свой, особый мир образов - цельный, яркий, самоцветный.
Но первые касания Васнецова с казенным, холодным, неприветливым городом заставили его замкнуться.
Нужда первых лет учебы еще сильнее углубила природную застенчивость. Но его нельзя было назвать робким.
Достаточно вглядеться в крупные черты его лица, чтобы обнаружить недюжинный характер и волю. А воля была нужна.
Тысячи искушений вставали на дороге будущего художника.
Дидро писал в 1773 году: „Что касается до высокоталантливого человека, то он так мало владеет собою, что он и сам не знает, что и как он делает; и вот почему академии почти задушают людей этого склада: они подчиняют их наперед определенной задаче..."
Эти слова французского философа, сказанные ровно за век до создания „Автопортрета", остались верны и действенны. Академия, столица, первые успехи предъявили молодому художнику немало испытаний и соблазнов.
Легко было свернуть на путь легкого успеха, растерять то сокровенное, что надо так снято беречь каждому начинающему мастеру.
Крамской наказывал Репину:
"Я говорю художнику: чувствуй, пой, как птица небесная, только, ради бога, своим голосом".
Стасов, цитируя эту мысль, добавляет:
"Вот этого, своего голоса, всего меньше и есть в искусстве. Но подумайте: даже и тот, что есть, стараются убавить! Русское искусство, точно барич, навыворот воспитанный: оно всего более было дрессировано так, чтоб говорить и на один манер, и на другой, как угодно, только бы не по-своему, не своим языком и голосом. Да еще этим же и гордиться!"
Молодому вятичу повезло.
С самых первых шагов в искусстве его сразу заметили и полюбили Крамской, Репин, Поленов, Чистяков за чистоту и ту молчаливую ясность, которая так свойственна натурам цельным.
Один из самых строгих ценителей живописи - Крамской писал Репину: "...наше ясное солнышко - Виктор Михайлович Васнецов. За него я готов поручиться, если вообще позволительна порука. В нем бьется особая струнка; жаль, что нежен очень характером, - ухода и поливки требует".

„Ясное солнышко". Надо было быть поистине хорошим человеком, чтобы заслужить у такого строгого судьи, каким был порою желчный и достаточно жесткий Крамской, столь лестный эпитет. Искренность, предельная честность, свежесть чувств, умение мечтать - все эти свойства Виктора Михайловича привлекали к нему друзей, помогавших ему в минуту трудную.

Парадоксально то, что большинство друзей Васнецова, чувствуя в нем большой и оригинальный талант, вовсе не предполагали и не догадывались о той огромной борьбе, которая происходила в душе их сверстника и ученика.
Они считали, что миссия молодого мастера в искусстве - это продолжение добрых традиций передвижнического жанра в духе Мясоедова или Маковского.
От них было скрыто, каких усилий стоило Васнецову продолжать писать "маленькие жанры"; они, естественно, не могли догадываться о тех грезах, которые посещали художника, не давали ему спокойно жить, требовали принятия решения.

В 1898 году Васнецов скажет: „Как я стал из жанриста историком, несколько на фантастический лад, на это точно ответить не умею. Знаю только, что в период самого яркого увлечения жанром в академические времена в Петербурге меня не покидали неясные исторические и сказочные грезы... Противоположения жанра и истории в душе моей никогда не было, и, стало быть, не было и перелома или какой-нибудь переходной борьбы во мне не происходило..."

 Известно, что время порою сглаживает, стирает самые острые, больные ситуации в жизни художников, поэтому не будем ставить в вину мастеру, забывшему, очевидно, за двадцатилетней давностью свое отчаянное письмо к Крамскому, написанное в Москве, куда он уехал из Петербурга в 1878 году.
„С каждым днем я убеждаюсь в своей ненужности в настоящем виде. Что требуется, я делать не могу, а что делаю - того не требуется. Как я нынче извернусь - не знаю, работы нет и не предвидится".
Крамской немедля ответил.
Он был встревожен этим воплем отчаяния, но счел его временным малодушием художника, призванного, по его мнению, создавать полотна в духе школы передвижников.
"Почему же вы не делаете этого? - писал он, имея в виду прежнюю работу Васнецова над жанром. - Неужели потому, что не можете? Нет, потому что вы еще не уверены в этом. Когда вы убедитесь, что тип, и только пока один тип составляет сегодня всю историческую задачу нашего искусства, вы найдете в своей натуре и знание, и терпение - словом, вся ваша внутренность направится в эту сторону, и вы произведете вещи, поистине изумительные. Тогда вы положите в одну фигуру всю свою любовь, и посмотрел бы я, кто с вами потягается". Вождь передвижников, как ни странно, забыл о своих словах, сказанных ранее Репину: "Пой, как птица небесная, только, ради бога, своим голосом".

 Впрочем, возможно, он, как и другие, просто не почувствовал, не услыхал внутренний голос Васнецова. Крамской не предполагал, к какому огромному творческому взрыву уже был готов художник, и он от всего сердца, по-дружески уговаривал „заблудшую овцу" не блуждать, а идти по проторенному пути...
Пристально вглядывается в нас молодой, двадцатипятилетний Васнецов со своего „Автопортрета".
Догадываемся ли мы о его самой заветной мечте, самом сокровенном желании поведать людям новую красоту русского народного эпоса?
Ведь Виктор Михайлович вынашивал втайне эту мысль. Он истово писал жанры, но в душе его зрели неведомые никому и никем не виданные и не писанные полотна - сказки, былины.

...Ходят жесткие желваки у скул. Вздрагивают тонкие ноздри. Русые усы скрывают линию молчаливых губ. Усталые глаза смотрят на нас испытующе и немного грустно. Догадываемся ли мы о том, как осточертела ему вся эта столичная суета, все эти заказы картинок для журналов и издательств, вся эта петербургская пестрая духовная серость, эти безысходные по своей беличьей заведенности будни?...

В самой глубине сердца вятич оберегал картины детства.
Рябово... Вятская губерния ...
Погожие летние дни. Поляны, цветущие луга.
Дремучий бор. Ели и пихты в два обхвата.
Зверье. Птичий гомон.
Бородатые мужики, похожие на леших, добрые, сильные. Неспешные северные хороводы.
Сказки и предания седой старины...

Виктор родился 15 мая 1848 года в селе Лопьял Вятской губернии... Той же весною 1848 года в город Вятку въехали дрожки, в которых в сопровождении жандармского офицера сидел опальный писатель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Он прожил засим в Вятской губернии, в ссылке, восемь лет.
И написал об этом времени знаменитые „Губернские очерки", в которых изобразил казнокрадство, взяточничество, произвол и прочие прелести тогдашней Руси.
Тарас Шевченко, прочтя эти очерки, воскликнул:
„Как хороши „Губернские очерки", в том числе и „Мавра Кузьмовна" Салтыкова... Я благоговею перед Салтыковым. О, Гоголь, наш бессмертный Гоголь! Какою радостию возрадовалася бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого поруганного бессловесного смерда!"
Вот строки из „Губернских очерков", в которых видна вся любовь писателя к народу, к природе этого края:
„Взгляните на эти загорелые лица: они дышат умом и сметкою и вместе с тем каким-то неподдельным простодушием, которое, к сожалению, исчезает все больше и больше. Столица этого простодушия - Крутогорск. Вы видите, вы чувствуете, что здесь человек доволен и счастлив, что он простодушен и открыт именно потому, что не для чего ему притворяться и лукавить. Он знает, что что бы ни выпало на его долю - горе ли, радость ли - все это его, его собственное и не ропщет. Иногда только он вздохнет да промолвит: „Господи! кабы не было блох да становых, что бы это за рай, а не жизнь была!" - вздохнет и смирится пред рукою промысла, соделавшего и Киферона - птицу сладкогласную, и гадов разных...
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому, собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много есть путей служить общему делу, не смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более, что предполагает полное сочувствие к добру и истине".
Крутогорск - это Вятка!
Таков эзопов язык очерков.
Отсюда Киферон и прочие гады.
Вятич... Это гордое и простое имя с честью носил Виктор Михайлович Васнецов, впитавший в себя лучшие качества гражданина этого „далекого, нетронутого края", - простодушие, ум и... умение переживать многие тяготы, которые предлагала ему нелегкая судьба в те далекие дни.
...Внимательно, настороженно вглядывается в нас молодой мастер. Его брови несколько вопросительно приподняты. Ему бы очень не хотелось, чтобы мы до конца знали все его помыслы. Нет, упаси бог, не подумайте дурного.
Просто он очень устал от вежливого хамства чиновничьего Петербурга, от казенных заказов, от...
Впрочем, решение им уже принято, нужно время.
Он посетит через три года Париж, где по совету Репина познакомится с культурой современной Европы. Там, в столице Франции, он напишет себе программу на всю жизнь - эскиз картины „Богатыри", которой суждено стать одним из самых известных полотен русской школы.

А пока молодому мастеру предстоит испытать провал своей первой картины-былины "Витязь на распутье". И от этого фиаско его отделяет всего пять лет.
Возможно, он предвидит все тернии своего пути, и поэтому его лик строг и немного грустен...
Но не только легкая печаль разлита по его тонкому лицу.
В нем скрыты сила и уверенность.
Ведь это он через много лет с полным правом скажет:
"Мы внесем свою лепту в сокровищницу мирового искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства, то есть когда, с возможным для нас совершенством и полнотой, изобразим выражение, красоту, мощь, смысл родных наших образов, нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни, нашего прошлого, наши грезы, нашу веру..."
И он это сделал.
Но это потребовало многих лет борьбы, труда, испытаний.

ЧАСТЬ 2

В. Васнецов